Интервью со Станиславом Гридасовым. Часть 2

Часть 1

... – Как строится твой день? 

– Встаю в 8/8:30 утра, начинаю работать. Пишу или набираю информацию – читаю книги, смотрю, ищу, проверяю. Вечером стараюсь отдыхать от работы. После десяти вечера выключаю звук телефона.

– Как часто ходишь в архивы? 

– Два-три раза в неделю на четыре-пять часов – на большее у меня не хватает концентрации, начинаю делать ошибки. Плюс в архивах ФСБ есть срок работы над делом – тебе его дают на месяц. А это очень большой объём работы. Если тебе его выдали, ты должен посвятить много времени, перепечатать условный миллион знаков. В чём сложность работы в архивах: есть только заголовок дела, а что внутри – неизвестно. Процесс заказа и выдачи обычно затягивается, поэтому ты до кучи заказываешь ещё дела – пять, шесть, семь. Например, меня интересовала переписка советских чиновников с ФИФА в середине 30-х, а рядышком стояло дело с приблизительным названием «Переписка с иностранными тренерами». У меня возникла идея, что, возможно, внутри содержится переписка с Жюлем Лимбеком (тренер венгерского происхождения, работал в командах СССР с 1935-го по 1937 год) или Антонином Фивебром, так называемым первым тренером «Спартака». На самом деле он им не был, конечно. 

– Расскажи про Фивебра. Везде пишут, что это первый иностранный тренер «Спартака», который потом работал в ленинградском «Динамо».– Это очень смешно, конечно. «Спартак» считается самой популярной и самой изученной командой – с огромным количеством журналистов и историков. Есть музей, деньги и так далее. Но Фивебром, кажется, никто ни разу не занимался – человеком, которого называют первым иностранцем клуба. Это 1936 год. Я тоже плотно не занимался, но видел документы – заседание Всесоюзной футбольной секции. Они обсуждали, как работают иностранные специалисты, привлечённые для консультаций. Перед ними, судя по всему, не стояла задача тренировать клубы, да и профессии тренера в нашем современном понимании ещё не существовало. Фивебр должен был привнести в советский футбол европейский опыт, технологии. Фивебра, кстати, очень многие встретили в штыки: зачем приехал, почему, что у нас, своих специалистов нет? До сих пор толком неизвестно, когда он уехал. У него интересная судьба: работал в Италии, Испании, потом занесло к нам. А умер поздно, уже в 1970-х. И никто не поинтересовался. Тоже потенциальная книга, кстати. Но для этого нужно изучать наши архивы, искать чешские, испанские источники, искать его потомков. 

– Ты был в архиве ФСБ. Это особые впечатления? 

– Когда шёл туда первый раз, прокручивал в голове все дурацкие стереотипы – про подвалы, строгую охрану, металлоискатели, спецпропуска, стальные сейфы. В общем, голова рисовала. Я даже не в ту дверь сначала тыкнулся – представлял, что дверь архива ФСБ должна быть большой, прочной и тяжёлой. Оказалось, всё гораздо проще. Вот есть читальные залы в больших библиотеках – так всё и выглядит. Работают там самые обычные люди, в основном родственники репрессированных, сотрудники «Мемориала», профессиональные историки. Никаких ужасов и подписок кровью клятв о неразглашении не существует. 

– Совсем без атмосферы? 

– Не совсем. Когда читаешь дело, начинаешь ощущать, в каком месте его писали, где проводились допросы. А когда читаешь про человека, которого расстреляли, и видишь фотографии, документы о допросах, приговор, это всё мешается в какое-то очень сложное чувство. Сначала даже жутковато. А потом привыкаешь. На мой взгляд, такими делами не получится заниматься за деньги, это очень нестандартная работа. Обычно люди в архивах – это отряд бесплатных сумасшедших.

– Эти истории из документов отражаются на реальной жизни? Ты что-то в неё переносишь? 

– Я не живу жизнью своих героев. Но часто вижу, как люди, которые занимаются историей и которых я знаю и вижу, сходят с ума на своих героях или темах. Это не медицинский факт, но они становятся заложниками своей одержимости. Посвящают жизнь тому, чтобы что-то доказать или оправдать. Это опасная штука. С одной стороны, одержимость помогает совершать великие поступки – Генрих Шлиман, например, откопал Трою. Но боюсь, что на одного Шлимана приходятся 10 тысяч людей, ушедших в полную несознанку. Да, мне интересны Старостины, но я не испытываю никаких сильных чувств ни к ним, ни к Берии, ни к следователю, который вёл это дело. Стараюсь подходить к изучению как человек, который в точке входа не знает ничего. Заранее очищаю настроение, восприятие и оценки. Я не знаю, кто прав, кто виноват, кто злодей. Главное чувство – скорее азарт. Но не к людям, а к нахождению материала, источника и так далее. Я испытываю счастье и удовольствие от нахождения нового. 

– Тебе не страшно получать информацию? 

– Ты знаешь, мне именно важно получить информацию – например, о моём деде. И для меня нет разницы, воевал он за красных или за белых. Писал он доносы – или на него писали. Это мой дед, его жизнь. И мне интересно, как он прожил эту жизнь – осуждать его я не буду, не хочу. И я не понимаю, почему люди боятся истории своих предков, – неоднократно с таким встречался. Ты же знаешь, что я враг семьи Тарасовых? Мне от Татьяны Анатольевны прилетают периодически приветы. 

– Нет, расскажи. 

– Я лично с ней не знаком. Но были случаи, передавали. Один коллега пришёл к ней на интервью про папу, и она спросила: «Вы не от Гридасова? Знаете его? А вы знаете, что из-за статей Гридасова моему папе памятник не поставили?» И была смешная история, когда она пришла в Музей отечественного хоккея, который она называет музеем Тарасова – искренне считает, что это музей её папы. А там продаётся моя книга. И когда она её увидела, стала возмущаться: «Что здесь делает книга Гридасова?! Вы что, не знаете, какие гадости он пишет про моего папу!» Она почему-то считает, что я пишу гадости про Анатолия Владимировича.

– У тебя есть история из архивных документов, которая никак не выходит из головы? 

– Когда я этой осенью сидел в госархиве, заказал дело, в котором содержалась переписка с иностранными тренерами. Короткое и тонкое дело, но там обнаружились четыре фамилии, которые в истории советского спорта в таком контексте ни разу не звучали. Больше всего меня потрясла история тренера Хуго Фенихеля. Бумажка – один листочек. Фенихель пишет в министерство спорта, что хочет тренировать в СССР какой-нибудь футбольный клуб или сборную. У него большой опыт: работал в Германии, Франции, Чехословакии, Бельгии. Знает русский. Объясняет, что участник гражданской войны – воевал на стороне красных, успел получить гражданство. Но так случилось, что товарищи послали в Венгрию на помощь революции, а она проиграла. Вернуться не смог и бежал в Германию, где стал футболистом. Пишет, что быстро вспомнит русский, сможет легко общаться с игроками. Когда я прочитал бумажку, вечером стал гуглить. Есть маленькие справочки: на работу его не взяли, он остался в Бельгии, попал под фашистскую оккупацию и погиб в лагере в рамках программы умерщвления «Т-4» (предусматривала казнь инвалидов, людей с психическими расстройствами и с наследственными заболеваниями). Посмотрев, где он воевал во время гражданской войны, я понял, что он воевал на Волго-Уральском фронте – там, где те самые деревни, откуда родом мои деды. И я понимаю, что он мог быть рядом, мог быть вместе, мог быть в той же самой деревне. Вместо того чтобы оказаться в СССР и стать прославленным тренером условных «Спартака» или «Торпедо», отработать в войну где-нибудь на заводе, потом снова работать в футболе, получить пенсию и попасть в «Футбол-Хоккей», человек погиб в концлагере. 

– У тебя недавно вышел подкаст про Эдуарда Стрельцова. Там ты говоришь, что все конспирологические версии налепили люди, которые его даже не знали. 

– Мне кажется, да. Мифы – широко распространённая вещь в любой истории. Я не проводил исторического исследования по Стрельцову, не работал с оригинальными секретными документами – я работал с отражением истории Стрельцова в массовом сознании, в кино и литературе. Мне было интересно, почему история переломилась в сторону заговоров. После трёх месяцев изучения мне показалось, что это очень простая история. Я смотрел на неё не со стороны «Ах, какой несчастный гений!», а просто спокойными трезвыми глазами. Мне кажется, это простая житейская бытовуха, вокруг которой навертели миллион фиг знает чего. Всё это разбивается очень простой фактологией, лежащей на поверхности. 

– Давай коротко для тех, кто ещё только послушает подкаст: что там случилось? 

– При всём том, что Стрельцов гениальный футболист и глубоко симпатичная личность, он остаётся самым обычным человеком. Встречаются четыре молодых парня и четыре молодые девушки. Все находятся в состоянии невероятного алкогольного опьянения, намешав кучу напитков. При этом Стрельцов не умел пить и быстро пьянел – это не мои догадки, так говорили его друзья и одноклубники. Мне кажется, эту историю поймёт каждый, кто несколько раз в жизни был в состоянии сильного алкогольного опьянения. Классическая бытовая пьянка молодых людей, где каждый мог повести себя некорректно. Строгость наказания несправедлива. То, что ему довесили второе дело, – вообще незаконно. Но если говорить не про строгость наказания, а про юридический аспект – там всё прозрачно. Глобально не к чему придраться. Что могли сделать следователи 50-х? Даже в 90-е, когда шла тенденция к оправданию огромного количества людей, ничего не смогли подкопать, хотя целые группы профессионалов со связями работали над реабилитацией Стрельцова. 

– Ты смотрел фильм «Стрельцов», который недавно вышел? 

– Я не собирался его смотреть, но меня вытащил Миша Моссаковский для своего ютуб-канала – делал фильм о фильме. Это отдельная большая тема – про современное спортивное кино в России. Если вкратце, это очень плохо с точки зрения качества: сценарий, режиссура, актёрская игра. И этот фильм имеет нулевое отношение к истории Стрельцова. Случайное совпадение фамилий. Это очень характерно и показывает, как наши продюсеры относятся не только к историям спортсменов, но и к истории нашей страны. Да и к зрителям – они нас считают за говно. Готовы снять любое говно, лишь бы мы принесли свои деньги. 

– «Легенда №17» и «Движение вверх» с точки зрения человека, который занимается историей, – полная фигня? 

– Историков часто упрекают за излишний буквализм, что мы якобы придираемся к мелочам: здесь неправильная форма, тут машина не той марки, здесь клюшка не такая и так далее. Но проблема в том, что в этих фильмах враньё не только в мелочах, но и в масштабных вещах. Есть мелкие небрежности – от лени, от того, что наплевать. Например, в «Движении вверх» Иван Едешко тренируется в майке минской команды РТИ, а РТИ в тот момент вообще не было, был минский «Спартак». Проверяется в два клика. Но главное, что в этих фильмах Советский Союз – это не Советский Союз. Это просто карикатура. А советский спорт – это не советский спорт. Это не характеры Харламова, Стрельцова, Тарасова, Кондрашина. Это другие люди, с другой судьбой, другой манерой речи и другим поведением. То есть совсем другая натура. Чистое фэнтези. Здесь нет разницы: Козловский мог играть Стрельцова, а Петров мог играть Харламова – ничего бы не изменилось. 

– Как ты это объясняешь? Вот в Канаде сняли «Мориса Ришара» – и там всё здорово не только с точки зрения кино, но и истории. 

– Если вкратце, то у нас: а) не умеют, б) плюют. Морису Ришару ведь тоже можно было придумать какую-нибудь автомобильную катастрофу или развод для пущей слезы. Но они же себе этого не позволяют. Фильм про Мориса Ришара совпадает с описанием «Википедии», но его интересно смотреть. Морис Ришар там настоящий, живой – и за ним хочется следить. То же самое можно было сделать про Харламова. Но, во-первых, они не ставят перед собой такую задачу, а во-вторых, их в глубине не интересуют ни Харламов, ни Стрельцов. Их интересует набор сценарных ходов и кнопок. Они их нажимают – и люди хотят прийти в кино и заплатить деньги. Тут человек должен засмеяться, тут – заплакать, так это и работает. Многие ходы заимствованы из американского кино. Некоторые сцены в «Легенде №17» полностью повторяют сцены американского фильма «Чудо». У BadComedian всё это отлично отражено в ролике про «Движение вверх». 

– Тебе предлагали стать историческим консультантом какого-нибудь фильма? 

– Конкретных предложений не было, но были разговоры – например, перед съёмками «Движения вверх». И сейчас даже есть разговоры на похожие темы. Я часто что-то делаю без денег, но почему я должен откладывать свою жизнь и работу ради чужого бизнеса? Если им это нужно, я готов поучаствовать, с удовольствием помогу. Но не понимаю, почему должен это делать бесплатно. 

– То есть сразу говорят, что работа без денег? 

– Да, и я этого не понимаю. Это не благотворительность – не помощь больным старикам или детям. Это бизнес – там платят. Вот сейчас на «Нетфликсе» вышла очень хорошая работа – «Ход королевы». После сериала я прочитал роман, чтобы понять, почему получилось так хорошо – оказалось, автор романа Уолтер Тевис сам неплохо играл в шахматы, неплохо знал спортивный мир, но даже он на этапе создания романа привлёк шахматного консультанта, который всё перепроверял. Очень известный в США человек – Брюс Пандольфини. И над сериалом он тоже работал. А ещё работал Гарри Каспаров. Все они следили, чтобы на шахматной доске элементарно не было косяков. 

В сериале актёры даже двигают фигурки как профессионалы – их этому специально учили недели и месяцы. Они должны были брать эти фигурки как люди, которые это делают с детства. Меня посади за доску – я так не смогу, это особенная пластика. Как удары футболиста по мячу. Вот этим людям я верю. При том что у них в кино тоже много фэнтези: такой девушки не было и быть не могло в США 60-х, Москва нарисована в хромакее, Манежная площадь уже после зверюшек Церетели. Но правда образа и правда спорта там есть. 

– В марте вышел твой текст «Убить Сталина – задача физкультурников на 1937 год. Министр спорта сознался на допросе – и его расстреляли». Что ты чувствовал, когда его готовил? 

– В комментариях тогда писали, что это заказуха, ясно-понятно, Спортс – гнилой либерастический сайт, тут сам Дудь работал, а если Дудь, то клевета. А у меня была очень простая мотивация: началась пандемия, закрылся читальный зал архива ФСБ, я не знал, сколько эта ситуация продлится, а у меня на руках остался накопированный материал, который я считал очень важным. Мне было тупо жалко, если бы он пропал по каким-то причинам. Я решил выложить его в интернет, сделать общедоступным. Давай представим, что такое репрессии в спорте в 1937—38 годах. Это как если бы сейчас в течение полутора лет арестовали и расстреляли человек 150 заметных людей. К примеру (только для примера, для понимания той ситуации): Тягачёва, Мутко, Колоскова, Матыцина, Шипулина, Логинова, Вяльбе, Гинера, Дюкова, Хусаинова, Тарпищева, Балахничева, Борзаковского, Губерниева – ну и так далее.

– Почти всех героев материала расстреляли. Как ты объясняешь этот период в истории? 

– Это один из самых трудных и больных для объяснения периодов. Мне не близки крайности – от «Сталин – маньяк, который ел на ночь детей» до «Сталин был мудр, гениален и спасал страну от явных и тайных врагов». Я для себя никак не формулирую сущность Большого террора, не готов на эту тему рассуждать, мне элементарно не хватает знаний. А почему под раздачу попали спортсмены, я хорошо понимаю. Объясню схематично. Спорт в СССР исторически был привязан к трём ведомствам – к армии, НКВД и комсомолу. У министра спорта Харченко в 1937 году было три зама – один от «Динамо», второй от армии, третья, Кнопова, из комсомола. Всех их расстреляли, включая самого Харченко – кроме Кноповой, её просто посадили, но позже, за компанию с [генсеком ЦК ВЛКСМ Александром] Косаревым. «Динамо», понятно, самое старое и большое спортивное общество в стране. Армия – потому что спорт в СССР в этот период был не спортом, а физкультурой, средством подготовки к войне. Поэтому вся эта подготовка находилась под контролем высшего командного состава армии. В Институте физкультуры имени Сталина был соответствующий факультет, который готовил красных командиров. Все руководители факультета, завкафедрами, преподаватели гимнастики были связаны с Тухачевским, Якиром, Уборевичем (высшие военачальники, которых расстреляли, обвинив в организации военного заговора с целью захвата власти. Позже они были посмертно реабилитированы). И когда начались процессы над военными, они за собой потянули цепочкой спортсменов и чиновников. Вторая линейка тоже понятна. Когда примерно в 1935-м Косарев набрал вес – в том числе после создания «Спартака», – спорт начали передавать постепенно под управление комсомола. Потому что комсомол отвечал за молодёжь, будущее страны и войны. Это такая условная точка развития, в 1936 году начинается профессионализация советского спорта, и не без влияния Николая Петровича Старостина на Косарева, конечно. Харченко – человек Косарева, карьерный комсомолец – становится главным по спорту. Когда в середине 1937-го пошли аресты секретарей ЦК ВЛКСМ, это был один круг общения, одна команда. А дальше всё как положено: шпионы, вредители, убить Сталина и так далее. Понятно, что среди репрессированных были люди, которые в той или иной степени взаимодействовали с заграницей. Потому что если ты пытаешься развивать в СССР джиу-джитсу и дзюдо, ты должен получать литературу из Японии, контактировать со специалистами. Если ты конькобежец, ты общаешься с норвежцами. Спартаковский тренер по лёгкой атлетике Стеблёв получал свежие физкультурные журналы из Германии, изучал новые методики подготовки – этого хватило для расстрела. 

– Ты сказал, что не готов давать оценку Большому террору, хотя знаешь об этом периоде больше, чем 9 из 10 наших людей. Почему?

– Но знаю гораздо меньше, чем по-настоящему профессиональные люди. А раздавать политические, публицистические оценки я не хочу. Понимаю, что многим хочется простых и ясных ответов, выводов, как в школьном учебнике, когда понятно, кто герой, а кто – злодей. Я не разделяю теорию Карла Маркса, я, в целом, противник советского проекта. Для меня нет принципиальной разницы между Сталиным, Лениным или Бухариным с Троцким, но при этом я и не либерал-западник.

– Но твоё отношение до того, как ты стал изучать документы, и после – оно разное? 

– Да, изменилось. Понимаешь, я ведь, к сожалению, очень необразованный человек – это не кокетство, так и есть. Моя юность пришлась на перестройку, развал СССР – политизированный пик, разоблачение, осуждение всего советского. Я очень много работал в журналистике, со школьных лет – и так и не получил системного образования. Теперь вот навёрстываю. Я вырос в благополучной советской семье, где не было тени диссидентства. И был обычный советский ребёнок, пионер, комсомолец. Потом, попав в московское студенчество, стал антисоветским. Сейчас я пытаюсь спокойно изучать нашу историю, не выпадая в кликушество. Был Большой террор? Ну, конечно, был. На самом деле, цифры Большого террора давно и хорошо изучены в исторической науке, тут никто не спорит – ни «Мемориал», ни, условно, просоветский круг историков Егора Яковлева. Все понимают, что Солженицын резко преувеличил численность жертв. Кто расстрелял поляков в Катыни? И тут нет никакого спора. Историки точно, достоверно знают, что это было НКВД – вне зависимости от того, «за» они советский проект или «против», марксисты они или либералы. Конечно, все перестроечные установки сидели во мне достаточно долго. Что-то отпало, что-то подтверждается изучением документов. Да, в японские шпионы, во вредители легко могли записать от балды. Многих, если не большинство, расстреляли ни за что или не за то, что было записано в обвинении. Следователи в ежовщину вообще не парились за доказательную базу. Вот человека обвиняют в том, что он хотел убить Сталина во время физкультурного парада 1937 года. У меня, как у журналиста, возникает простой вопрос: если он реально готовил убийство, видимо, он проделал какие-то организационные действия для этого? Например, получил пропуск на Красную площадь, где-то достал оружие. Пишут, что он хотел убить Сталина из окна ГУМа – значит, у него должно быть оружие, которое достреливает до трибуны Мавзолея. Стрелять он должен уметь. По идее, следователь должен был хотя бы изобразить старание задать эти вопросы, выстроить стройную картину преступления. Но этого в делах нет вообще. Человека раскололи, он признался во всём, в чём можно и нельзя. Суд длится 15 минут, естественно, без адвокатов и обжалований. Всё, высшая мера наказания. Дальше в деле справка о приведении приговора в исполнение. 

– Ты в одном интервью сказал: «Космическая гонка влияла и на спорт, и на ум и настроения людей по обе стороны океана». Объяснишь, как космическая гонка влияла на спорт? 

– Это же было соревнование двух систем. Не только в оружии. У Стивена Кинга в мемуарной книге есть сцена – 1957 год, осень, они с одноклассниками в кинотеатре смотрят какой-то фильм ужасов. Вдруг сеанс прерывается, заходит человек и говорит: «Дети, Советский Союз запустил в космос первый искусственный спутник Земли». И Кинг описывает чувство ужаса: начало совершенно новой эры, человек жил на Земле – и впервые какое-то устройство полетело в космос. Откуда Советы теперь будут сбрасывать на США ядерные бомбы. Тогда у многих в Северной Америке было чувство глобально проигранной войны. Что интеллектуально, производственно, технически Советский Союз лучше. Это послужило толчком к изучению – почему, в чём они лучше? Это был пик их интереса к системе нашего образования, школьного в том числе, к науке, к физической подготовке. К спорту в том числе. Корреспонденты Sports Illustrated каждый год гоняли в СССР, фотографировали тренировки профессионалов, школьные зарядки, пловцов и так далее. Первая русская обложка Sports Illustrated, я их немного коллекционирую – это грузинский мальчик-теннисист.

Вот эта тема – смесь страха и уважения к советскому – есть в сериале «Ход королевы». Это как раз родом оттуда, из 1957 года – от Спутника, от Гагарина. Для того чтобы победить советских шахматистов, нужно преодолеть природный американский индивидуализм, нужно стать командой. Я эту тему проходил, когда изучал историю «Красной машины». В 1972-м канадцы тоже много думали, что такое советский коллективизм. Вроде нарушение прав свободной личности, но без него победы в спорте не достичь. 

– Когда спорт в СССР стал профессиональным? 

– Процесс начал оформляться где-то в 1935-1936 годах, когда физкультурники начали получать зарплату за занятия спортом. Поначалу это касалось только верхнего уровня сборников, но к концу Советского Союза спорт был профессиональным сверхудонизу, практически до заводских команд. 

– То есть нельзя сказать, что советский спорт развивался вопреки обстоятельствам? Система только помогала? 

– С одной стороны, советский спорт перенимал лучшие образцы западных технологий, с другой – использовались советские ресурсные возможности. Я прочитал сотни дел в архиве Минспорта. Это реально была классная менеджерская работа. Конечно, мы не могли вслух признать, что мы профессионалы, и вынужденно подбирали слова: «стипендии», премии для «выдающихся мастеров спорта» и так далее. Избегая «зарплат» и «окладов». Люди прекрасно понимали, что для больших побед нужно развитие детского, массового спорта, нужна инфраструктура, тренеры, технологии, деньги. Огромная профессиональная машина. И мы до сих пор, как мне кажется, в спорте доедаем советские достижения. По-прежнему функционирует система в том виде, в котором её заложил Сталин-старший – Иосиф. 

– В чём её основа? 

– Вот вся система – с ДЮСШ, с институтами физкультуры, с Высшими тренерскими школами, со стадионами на балансе государства и за государственный счёт, с ведомственными и региональными бюджетами, с госфинансированием всех олимпийских сборных – это всё чистый СССР. Да, есть совсем другие примеры частного бизнеса, Галицкий тот же, но в целом каркас остался прежним, на мой взгляд. Все знают, что «Динамо» в 1945-м летало в Лондон, но матчи против «Челси», «Арсенала» – это такая верхушечка. Чиновники, которые поехали вместе с «Динамо», провели огромное количество встреч со специалистами по боксу, лёгкой атлетике и так далее. Закупили около 500 свежайших английских книг, пособий, методичек, учебников по медицине и физиологии. Ты едешь за рубеж не просто сыграть в футбол. Ты едешь перенимать всё лучшее, что там есть. Тренировки иностранных спортсменов снимались на кинокамеры, делались кинограммы, всё это вводилось в массовое обучение – в техникумах, институтах. Когда я читал эти документы, поражался, насколько это масштабная работа.

Страна только вышла из войны, она почти нищая, разрушенная, но сразу начинает серьёзнейшую подготовку к победам в спорте. И всего-то за 9-10 лет мы уже одни из лидеров мирового спорта. Ну и ещё одна сторона советской жизни. Из Англии в 1945-м везут не только учебники, но и шмотки, которые скидывают через известного в Москве фарцовщика. Министр Харченко в 1936-м из Парижа везёт не только результаты переговоров с ФИФА, но и выкружил себе личный импортный автомобиль. 

– Почему ничего не меняется? 

– Мы как-то всё время хотим, чтобы наша страна прямо сразу стала прекрасной и безупречной Россией будущего. Я не говорю, что об этом не надо думать или не надо к этому стремиться, что не надо бороться с недостатками, в том числе в политической системе. Просто важно помнить, откуда, из какой точки мы вышли. Что это процесс. Я согласен, что за 30 лет Россия могла – чисто теоретически – пройти этот путь быстрее, но она идёт. Потихоньку, но всё-таки идёт. Это, наверное, очень наивные рассуждения – ну, извините. 

– Ты часто злишься, если находишь ошибки в медиа? 

– Честно говоря, слишком часто. И да, злюсь, но работаю со своими чувствами – понимаю, насколько это глупо. Всё реже и реже даю этому чувству волю. 

– Последний пример, когда тебя разозлила информация в медиа. 

– Злит «Яндекс. Дзен» или такие публикации, когда копипаст выдаётся за историческое исследование. Это неправильно, конечно. В смысле, что это такой у меня пыл неофита – объяснять в интернете, кто где не прав. Многие почему-то считают, что мне обязательно нужно сбросить в мессенджеры ссылки, если кто-то где-то написал какую-то ерунду – про Тарасова, Харламова или Старостиных. И присылают – а ты видел это, читал это? Ещё регулярно мне прилетает за Юру Дудя: это он сделал не так, вот в «Колыме» такие-то ошибки. Ну да, мне тоже не нравится фильм Юры «Колыма», но это не значит, что я живу этой темой в частом режиме. 

– Что не так с фильмом Дудя про Колыму? 

– Во-первых, мне не понравился его заход с родителями: «Мои родители жили в страхе». Это сильный ход, чтобы завладеть вниманием аудитории, но, мне кажется, не совсем честный по отношению к родителям. Во-вторых, страх – это не единственное чувство, которое может объяснить нашу историю. Это вообще какое-то сильное упрощение. Самое интересное, что я хотел бы увидеть в этом фильме и почти не увидел – Колыму. Людей, которые живут сейчас. Как они живут, как они воспринимают историю, что и как помнят, почему не уезжают и так далее. А вместо этого я увидел двух звёздных спикеров – [юмориста Ефима] Шифрина и [дочь конструктора в области ракетостроения Сергея Королёва Наталью] Королёву. Понятный ход с точки зрения драматургии, так называемая пожалейка. Когда перед тобой 20 минут сидит бабушка и плачет, что сволочи загубили её близких, ты в любом случае начинаешь ей сочувствовать, у тебя отключается трезвое восприятие информации. Любой человек, который занимается историей, знает: нет более ненадёжного источника, чем потомок, который пересказывает семейные предания, рассказывает с чужих слов о том, что сам не видел. Потом этот невнятный человек из музея ГУЛАГа, который, кажется, запутался со своей мороженщицей. Я понимаю, что сейчас в обществе сильно раскачивается маятник, за Сталина – против Сталина, за Советскую власть – против. Возможно, это мой личный бзик, но я не хочу эмоций, не хочу нажима. Я хочу спокойного и всестороннего разговора. 

– Исторические исследования – это отдых или работа? 

– У меня по жизни как-то удачно сочетается: моя работа – она же моё хобби. Иногда от этого устаёшь, а иногда отдыхаешь – зависит от обстоятельств. И от результата. Утром могу что-то писать, читать, а вечером переключаюсь на кино или ютуб, могу даже лекцию какую-нибудь послушать в удовольствие – и в этот момент отдыхаю. 

– Был момент, когда тебе показалось, что выполняешь важную миссию? 

– Разные глупости приходят в голову, про миссию в том числе. Но я стараюсь одёргивать себя, сразу переводить такие чувства в технологические решения. Писать не «великую книгу», а конкретную главу, думать о том, как хорошо написать вот этот абзац прямо сейчас. А если думать о какой-то будущей миссии, ничего не получится.

– Как к твоей работе относится семья? 

– С уважением и пониманием – это главное. А что ещё нужно? 

– Тебе комфортно в нынешнем финансовом положении? 

– Мне и раньше было комфортно, и сейчас, если по большому счёту. Я не рассматриваю свою биографию с точки зрения поступательного движения вверх по должностям. Был главным редактором, сейчас – нет. Для меня это не понижение, а просто другая форма жизни. Конечно, меня нервирует периодически, что фриланс ведёт к перебоям в финансах. Но я бы не променял эту ситуацию на офис, если под офисом понимать нелюбимую или скучную работу. Мне нравится моя частная независимая жизнь. 

– Стас Гридасов в 2023 году – он кто? 

– Сейчас мне хочется писать книги. Хочется думать, что у меня реализуется несколько задуманных проектов в Саратове. А вообще – не знаю. Понятия не имею, что будет через год или месяц. 

– Жизнь в другой стране можешь представить? 

– Нет, только путешествия – и то не очень надолго. Через неделю уже домой тянет. А жить и работать в другой стране – совсем не моё. А может, я просто не пробовал. 

○ Вадим Кораблёв. Sports.ru. 20 января 2021 

○ Фото: Станислав Гридасов, Василий Уткин, imdb.com, Gettyimages.ru, Central Press, РИА Новости, Алексей Дружинин, Владимир Песня, Рамиль Ситдиков, Юрий Сомов, Дмитрий Донской